sinantrop

"Ballady i romanse" 

«Послушай, девочка! Она не слышит…
А вот местечко, вот белый свет…»
Местечка нет, и никто не дышит,
лишь бегает голая, рыжая Ривка,
дитя тринадцати лет.

Проезжали злые немцы в грубом танке.
(Беги, утекай, Ривка!)
 «Мама под камнями, папа в Майданеке…»
 Закрутилась, исчезла, мелькнула улыбка.

Проезжал знакомый, добряк из Любартова:
«На булку, Ривка, ешь и будь здорова…»
 Взяла, откусила, блеснула зубами:
 «Отнесу ее папе и маме.»

 Проезжал  мужик, кинул грошик,
 проезжала баба, дала что-то тоже,  
 проезжали многие, опускали головы,
 странно им было, что рыжая, голая.

 И приехал страждущий  Христос,
 привели его эсэсовцы на муки, 
 и поставили обоих под откос,
 и потом  винтовки взяли в руки.

« Sie Juden, слушайте, Иисус и Ривка, 
за венец терновый, за рыжую гривку,
за вашу нагость, за наши вины,
оба вы нынче смерти повинны.»

Отозвалась  Аллилуйя в Галилее,
и по очереди оба взангелели.
Эхо залпа все глуше, тише…
«Слушай, девочка!.. Она не слышит…»

Оригинал:
( Read more... )

Плачь, моя муза-красавица,

утешительница печальных!

Сердце мое  разрывается

в странах чужих  и дальних. 

Шторм качает моё  жилище

вздохом яростным, сердца грохотом,

разум шепчет: «Держись, дружище!»,

ну, а сердце: «А что, а что потом?» 

Словно рабыня нагая,

На рынке мы все безусловно.

Истории бич  стегает,

в устах замирает слово. 

«Сколько?» – цедят воротилы,

история-сводня – проворна, 

а все же мы –  Фермопилы,

рев пушек и  рокот моторный!  

Мы, Винкельриды  Европы,

первыми призваны к бою,

мы острия вражьих копий

остановили собою. 

Воют вокруг гиены,

торг исторгает  рёв, и          

никто не узнает цены

наших имен и  крови. 

Наденут на нас  вериги -

что те владыки, что эти,

а мы всё взыскуем Книги, 

что учит жизни  и смерти, 

и замки, и рыцари в латах

из Свитязи встанут к свету,

и Колокол грянет набатом,

на всю планету, 

И землю промерят шагами

полки, из мёртвых  восставши… 

Солдаты отчизны! Пребудет с вами

одна поэзия наша.

Оригинал:
( Targowisko Płacz, moja muzo piękna, pocieszycielko strapionych! Oto mi serce pęka w dalekich i obcych stronach. Mój pokój jak namiot się wzdyma gniewnym oddechem, serca łoskotem, a rozum każe: wytrzymać, a serce pyta: co potem? Jak niewolnica naga, oto jesteśmy na targu, bicz historii nas smaga, słowo zamiera na wargach. Możni pytają: „Ile?”, stręczy historia-rajfurka, a przecież my – Termopile, huk dział i motorów furkot! A przecież to myśmy pierwsi, Winkelriedy pośród narodów, we własne zebrali piersi ostrza wrażego pochodu. Wyją wkoło nas hieny, wzmaga się gwar targowiska, ale nikt nie odgadnie ceny naszej krwi i naszego nazwiska. Runą jedne potęgi, inne przytłoczą nam piersi, a my sięgniemy po Księgi, które uczą życia i śmierci, i z Switezi wyłonią się toni zatopieni rycerze i grody, i Dzwon zadzwoni, aby słyszały narody, i przyjdą, i ziemię odmierzą zmartwychpowstałe wojska... Nie opuści cię, polski żołnierzu, tylko poezja polska. )